Вий ebook

Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга»

2018

ISBN 978-617-12-4921-9 (epub)

Никакая часть данного издания не может быть

скопирована или воспроизведена в любой форме

без письменного разрешения издательства

Печатается по изданию:

Гоголь Н. В. Собрание сочинений : В 7 т. — М. : Худож. лит., 1976. — Т. 1, 2.

Предисловие и комментарииТ. Н. Вакуленко и Н. Я. Косенко

Дизайн обложкиагентства«ТИМ+»

Электронная версия создана по изданию:

Бурсак Хома Брут отримує вказівку від ректора бурси — вирушити до заможного сотника, аби читати молитви над його померлою донькою. Як не старався Хома відмовитися від цієї справи, люди сотника замкнули його в церкві разомз покійницею. Побачивши обличчя молодої панночки, бурсак здригнувся — це було обличчя відьми, з якою нещодавно йому довелось зустрітися. Тоді Хомівдалося подолати її чари. Але не тепер… («Вій»)

Також до збірки увійшли твори «Вечір напередодні Івана Купала», «Травнева ніч, або Потопельниця», «Страшна помста», «Зачароване місце» і «Тарас Бульба».

Гоголь Н.

Г58 Вий : сборник / Николай Гоголь ; предисл. и коммент.Т. Н.Вакуленко, Н. Я. Косенко. — Харьков : Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», 2018. — 320 с.

ISBN 978-617-12-4723-9

Бурсак Хома Брут получает указание ректора бурсы — отправляться к богатому сотнику, дабы читать молитвы над его умершей дочерью. Как ни старался Хома отказаться от этого дела, люди сотника заперли его в церкви вместе с покойницей. Увидев лицо молодой панночки, бурсак вздрогнул — это было лицо ведьмы, с которой не так давно довелось ему встретиться. Тогда Хоме удалось скинуть ее чары. Но не теперь… («Вий»)

Также в сборник вошли произведения «Вечер накануне Ивана Купала», «Майская ночь, или Утопленница», «Страшная месть», «Заколдованное место» и «Тарас Бульба».

УДК 821.161.1

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2018

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление,2018

«Поднимите мне веки…»

«Поднимите мне веки…» — эти слова, ставшие внаше время крылатым выражением, принадлежат перу известного русского писателя. Определение «русский» скорее условное, поскольку широкую известность автору принесли произведения, вкоторых красочно, колоритно, сочно и, наконец, мистически отображены Украина иукраинцы. Но противоречие заключается нетолько впринадлежности писателя ктой или иной национальной культуре. Влитературной критике его называют великим русским писателем ив то же время — подпольным украинцем истрашным хохлом; нарекают православным христианином и, сдругой стороны, чертом идаже сатаной. Языковеды укоряют его за «низкую» тематику игрубый, неправильный язык ивместе стем восхищаются языком его произведений — «фантастическим» на интонационном исмысловом уровнях. А. С. Пушкин опроизведениях писателя восторженно говорил:«Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности». Втаких противоречивых определениях трудно неузнать выдающегося писателя XIXвека Н. В. Гоголя.

Николай Васильевич Гоголь родился 20 марта 1809 г. вместечке Сорочинцы (на границе Полтавского иМиргородского уездов). Отец, Василий Афанасьевич, служил при Малороссийском почтамте. Человек веселого характера, занимательныйрассказчик, он писал комедии ииграл вдомашнем театре дальнего родственника Д. Трощинского, бывшего министра иизвестного вельможи. Его увлечение театром, несомненно, повлияло на воспитание всыне будущего писателя. Внутренний мир Гоголя во многом формировался под влиянием матери — Марьи Ивановны, полтавской красавицы, происходившей из помещичьей семьи. Она дала сыну несколько необычное религиозное воспитание, вкотором переплелись духовность, нравственность ссуевериями, пересказанными апокалиптическими пророчествами, страхом перед преисподней инеминуемым наказанием грешников.

Детство Н. Гоголя проходило вродном имении Васильевке. Вместе сродителями мальчик посещал окрестные селения Полтавщины: Диканьку, принадлежавшую министру внутренних дел В. Кочубею, Обуховку, где жил писатель В. Капнист, но чаще всего они бывали вКибинцах, имении Д. Трощинского, где была большая библиотека.

Литературные способности уГоголя проявились оченьрано. Вдетские годы он начал писать стихи, которые одобрил В. Капнист, пророчески заметив охудожественном даровании будущего писателя: «Из него будет большой талант, дай ему только судьба вруководители учителя-христианина».

С 1818 по 1819 г. Гоголь учится вПолтавском уездном училище, в1821 г. Гоголь поступил вНежинскую гимназию высших наук. Вгимназическом театре он проявил себя как талантливый актер, исполняющий комические роли. Вскоре вПолтаве открывается театр, которым руководит ИванКотляревский — основоположник украинской драматургии.Ихудожественный вкус Н. Гоголя формируется ивоспитывается на драматическом творчестве И. Котляревского.Вместе сГоголем вгимназии учились Нестор Кукольник иЕвген Гребенка.

К этому же времени относятся первые творческие опыты писателя: сатира «Нечто оНежине, или Дуракам закон неписан» (не сохранилась), стихи ипроза. Он пишет поэму «Ганц Кюхельгартен», во многом незрелую, наследованную, которая была встречена жесткой идаже убийственной критикой. Гоголь сразу же скупает почти весь тираж книги исжигает его (через много лет история повторится, когда он, уже известный писатель, сожжет 2-й том «Мертвых душ» иуничтожит незаконченную трагедию озапорожцах).

Окончив гимназию, Гоголь переезжает вПетербург, однако неполучает там места, на которое надеялся, ивнезапно уезжает вГерманию. Возвратившись вРоссию, Гоголь путано объяснял эту поездку (якобы Бог велел ему ехать вчужуюземлю) или же ссылался на проблемы вличной жизни. Вдействительности же он бежал от самого себя, от расхождения своих представлений ожизни ссамой жизнью. Вэто время втворческой деятельности Гоголя появляются новые горизонты. Он письменно просит мать выслать сведения об украинских обычаях, преданиях, традициях, суевериях. Все это впоследствии послужило материалом для повестей из малороссийского быта, ставших началом литературной славыГоголя: «Вечер накануне Ивана Купала», «Сорочинская ярмарка» и«Майская ночь». В1831 и1832 гг. выходят 1-я и2-я части сборника повестей «Вечера на хуторе близ Диканьки». После выхода книги Гоголь — знаменитый писатель. Огромное значение для творческой карьеры Гоголя имел восторженно-положительный отзыв Пушкина о«Вечерах…». Один излитературных критиков сказал об этом просто: «Гений благословил гения». Вдальнейшем Н. Гоголь создает книги «Миргород», «Арабески», пьесу «Ревизор», петербургские повести, поэму «Мертвые души».

Уставший от усиленной работы над своими последними произведениями идушевных тревог, Гоголь в1836 г. снова меняет обстановку — едет отдохнуть за границу. Поездка, содной стороны, укрепила его, но, сдругой стороны, сэтого момента вего жизни наблюдаются странно-фатальные явления: сплин, уход всебя, отчужденность. Он усиленно работает над «Мертвыми душами», возвращается вРоссию иснова уезжает за границу. Описателе (возможно, из-за его душевного состояния) ходили различные слухи: вРиме он будто вскакивал среди ночи иначинал вдруг плясать гопак; прогуливаясь водном из парков, Гоголь раздраженно давил ящериц, бегавших по дорожкам; как-то ночью ему пришла вголовумысль, что он неисполнил предназначенного ему Богом, — онвынул из портфеля свои записи ибросил их вкамин, хотя утром пришел квыводу, что сделал это под влиянием злого духа. Говорят также, что врачи определяли уГоголя наличие душевной болезни.

Свое впечатление от посещения святых мест — Иерусалима, Палестины, Назарета, Гроба Господня — Гоголь сам называл «сонным». Святые места неулучшили его настроения, наоборот — он еще острее почувствовал всердце пустоту ихолод. 1848 — 1852 годы психологически были наиболее тяжелыми вего жизни. Им неожиданно овладел страх смерти, он оставил литературно-творческие занятия иуглубился врелигиозные размышления. Своего духовника — отца Матфея — Гоголь постоянно просил молиться онем. Однажды ночью он отчетливо услышал голоса, говорившие, что он вскоре умрет. Депрессия все больше усиливалась. И21 февраля 1852 г. писатель умер вглубочайшем душевном кризисе.Оего смерти также ходит немало легенд: говорят, что онвовсе неумер, ауснул летаргическим сном ибыл похоронен заживо, затем при перезахоронении (1931 г.) оказалось, что тело перевернуто икрышка гроба поцарапана.

Жизненный путь имировоззрение Н. Гоголя ярко отобразились вего творчестве. Произведения, вошедшие вэтотсборник, наилучшим образом демонстрируют сплетение различных образов исфер действительности — как материальной, реальной (этого мира), так идуховной, потусторонней (того мира). Здесь раскрывается величайший талант писателя: он предстает перед нами как мистик, фантаст, историк, религиовед, знаток демонологии ифольклора.

Выбор места действия впроизведениях неслучаен: Украина — край, чрезвычайно интересный вэтнокультурном,историческом идаже социально-бытовом планах, окутанный легендами, мифами, богатый мистическими преданиями.

Сюжеты произведений, вошедших всборник, похожи истроятся на неожиданном вмешательстве сверхъестественных темных сил вжизнь людей, ачто таинственно инепонятно, то вызывает страх, — страх иррациональный, ничем необъяснимый, переходящий вмистический ужас. Гоголь черпает сюжеты вфольклоре, народной демонологии: это иночь накануне Ивана Купала, запроданная душа, заколдованное место, родовое проклятие, черт, изгнанный из пекла, — при этом перерабатывает всвоей неповторимой манере, иногда ужимая целый сюжет до нескольких строк, аиногда строя на нем полноценную повесть.

Картины, описанные Гоголем, уникальны, его пейзаж узнаваем инеповторим (вспомним, кпримеру: «Знаете ли выукраинскую ночь?..» или «Чуден Днепр при тихой погоде…»).Бросается вглаза умение Гоголя-художника изображать ночь,когда снаступлением сумерек все преображается иприобретает мистическую окраску, иночь становится широкой сценой, где происходят невероятные события. Все вокруг, начиная сдеревьев изаканчивая бытовыми мелочами, меняет свой облик — темнеет, наполняется сверхъестественной силой, одушевляется, становясь мистически сильным. Если днем, кпримеру, лес был просто лесом, то втемноте он превращается втолпу чудищ сцепкими костлявыми руками.

Герои гоголевских произведений — реалистичные; это определение относится как кобычным смертным людям, так ик образам из потустороннего мира. Последние воспринимаются как неотъемлемая часть действительности. Это небесплотные загробные духи, аживые, «из плоти икрови» существа: злые ижестокие, простоватые илукавые — словом, обладающие обычным набором человеческих качеств. Потому исоздается впечатление, что писатель будто бы осветил фонарем часть этой широкой ночной сцены ипоказал отдельные моменты происходящего.

Поражает иязык Гоголя — сочный, колоритный, экспрессивный — чрезвычайно живой, который тоже подчеркивает реальность происходящего. Именно об этом языке, часто «полуукраинском», Пушкин сказал: «А местами какая поэзия!»Хотя современники Пушкина обвиняли писателя вчрезмерном мистицизме, мрачном комизме, близком кчерному юмору.

Однако настоящим судьей икритиком творчества Н. Гоголя всегда был иесть читатель. Иему решать, кем на самом деле был Гоголь, однажды написавший: «О себе скажу вам, что моя природа совсем немистическая».

Вечер накануне Ивана Купала

Быль, рассказанная дьячком ***ской церкви

ЗаФомою Григорьевичем водилась особенного рода странность: он до смерти нелюбил пересказывать одно ито же. Бывало, иногда если упросишь его рассказать что сызнова, то, смотри, что-нибудь да вкинет новое или переиначит так, что узнать нельзя. Раз один из тех господ — нам, простым людям, мудрено иназвать их — писаки они неписаки, авот то самое, что барышники на наших ярмарках. Нахватают, напросят, накрадут всякой всячины, да ивыпускают книжечки нетолще букваря каждый месяц или неделю, — один из этих господивыманил уФомы Григорьевича эту самую историю, аон вовсе ипозабыл оней. Только приезжает из Полтавы тот самыйпанич вгороховом кафтане, про которого говорил яи которого одну повесть вы, думаю, уже прочли, — привозит ссобою небольшую книжечку и, развернувши посередине, показывает нам. Фома Григорьевич готов уже был оседлать нос свой очками, но, вспомнив, что он забыл их подмотать нитками иоблепить воском, передал мне. Я, так как грамоту кое-как разумею иненошу очков, принялся читать. Неуспел перевернуть двух страниц, как он вдруг остановил меня за руку.

— Постойте! наперед скажите мне, что это вы читаете?

Признаюсь, янемного пришел втупик от такого вопроса.

— Как что читаю, Фома Григорьевич? вашу быль, ваши собственные слова.

— Кто вам сказал, что это мои слова?

— Да чего лучше, тут инапечатано:рассказанная таким-то дьячком.

— Плюйте жна голову тому, кто это напечатал!бреше, сучий москаль. Так ли яговорил?Що то вже, як укого черт-ма клепки вголови!1Слушайте, явам расскажу ее сейчас.

Мы придвинулись кстолу, ион начал.

Дед мой (царство ему небесное! чтоб ему на том свете елись одни только буханцы пшеничные да маковники вмеду!) умелчудно рассказывать. Бывало, поведет речь — целый деньнеподвинулся бы сместа ивсе бы слушал. Уж нечета какому-нибудь нынешнему балагуру, который как начнетмоскалявезть2, да еще иязыком таким, будто ему три дня есть недавали, то хоть берись за шапку да из хаты. Как теперь помню — покойная старуха, мать моя, была еще жива, — как вдолгий зимний вечер, когда на дворе трещал мороз изамуровывал наглухо узенькое стекло нашей хаты, сидела она перед гребнем, выводя рукою длинную нитку, колыша ногою люльку инапевая песню, которая как будто теперь слышится мне. Каганец3, дрожа ивспыхивая, как бы пугаясь чего, светил нам вхате. Веретено жужжало; амы все, дети, собравшись вкучку, слушали деда, неслезавшего от старости более пяти лет ссвоей печки. Но ни дивные речи про давнюю старину, про наезды запорожцев, про вязов, про молодецкие дела Подковы, Полтора Кожуха иСагайдачного4незанимали нас так, как рассказы про какое-нибудь старинное чудное дело, от которых всегда дрожь проходила по телу иволосы ерошились на голове. Иной раз страх, бывало, такой заберет от них, что все свечера показывается бог знает каким чудищем. Случится, ночью выйдешь за чем-нибудь из хаты, вот так идумаешь, что на постеле твоей уклался спать выходец стого света. Ичтобы мне недовелось рассказывать этого вдругой раз, если непринималчасто издали собственную положенную вголовах свитку5за свернувшегося дьявола. Но главное врассказах деда было то, что вжизнь свою он никогда нелгал, ичто, бывало, ни скажет, то именно так ибыло. Одну из его чудных историй перескажу теперь вам. Знаю, что много наберется таких умников, пописывающих по судам ичитающих даже гражданскую грамоту, которые, если дать им вруки простой Часослов6, неразобрали бы ни аза внем, апоказывать на позор свои зубы — есть уменье. Им все, что ни расскажешь, всмех. Эдакое неверье разошлось по свету! Да чего, — вот нелюби бог меня ипречистая дева! вы, может, даже неповерите: раз как-то заикнулся про ведьм — что ж? нашелся сорвиголова, ведьмам неверит! Да, слава богу, вот ясколько живу уже на свете, видел таких иноверцев, которым провозитьпопа врешете7было легче, нежели нашему брату понюхать табаку; аи те открещивались от ведьм. Но приснись им… нехочется только выговорить, что такое, нечего итолковать об них.

Лет — куды! — более чем за сто, говорил покойник дед мой, нашего села инеузнал бы никто: хутор, самый бедный хутор! Избенок десять, необмазанных, неукрытых, торчало то сям, то там, посереди поля. Ни плетня, ни сарая порядочного, где бы поставить скотину или воз. Это жеще богачи так жили; апосмотрели бы на нашу братью, на голь: вырытая вземле яма — вот вам ихата! Только по дыму иможно было узнать, что живет там человек божий. Вы спросите, отчего они жили так? Бедность небедность: потому что тогда козаковал почти всякий инабирал вчужих землях немало добра;абольше оттого, что незачем было заводиться порядочною хатою. Какого народу тогда нешаталось по всем местам: крымцы, ляхи, литвинство! Бывало то, что исвои наедуткучами иобдирают своих же. Всего бывало.

В этом-то хуторе показывался часто человек, или, лучше,дьявол вчеловеческом образе. Откуда он, зачем приходил, никто незнал. Гуляет, пьянствует ивдруг пропадет, как вводу, ислуху нет. Там, глядь — снова будто снеба упал, рыскает по улицам села, которого теперь иследу нет икоторое было, может, недальше ста шагов от Диканьки. Понаберет встречныхкозаков: хохот, песни, деньги сыплются, водка — как вода… Пристанет, бывало, ккрасным девушкам: надарит лент, серег, монист — девать некуда! Правда, что красные девушки немного призадумывались, принимая подарки: бог знает, может, всамом деле перешли они через нечистые руки. Родная тетка моего деда, содержавшая вто время шинок8по нынешней Опошнянской дороге, вкотором часто разгульничал Басаврюк, — так называли этого бесовского человека, — именно говорила, что ни за какие благополучия всвете несогласилась бы принять от него подарков. Опять, как же иневзять: всякого проберетстрах, когда нахмурит он, бывало, свои щетинистые брови ипустит исподлобья такой взгляд, что, кажется, унес бы ноги богзнает куда; авозьмешь — так на другую же ночь итащится вгости какой-нибудь приятель из болота, срогами на голове, идавай душить за шею, когда на шее монисто, кусать за палец, когда на нем перстень, или тянуть за косу, когда вплетена внеелента. Бог сними тогда, сэтими подарками! Но вот беда — иотвязаться нельзя: бросишь вводу — плывет чертовский перстень или монисто поверх воды, ик тебе же вруки.

В селе была церковь, чуть ли еще, как вспомню, несвятого Пантелея. Жил тогда при ней иерей, блаженной памяти отец Афанасий. Заметив, что Басаврюк ина светлое воскресение небывал вцеркви, задумал было пожурить его — наложить церковное покаяние. Куды! насилу ноги унес. «Слушай,паноче!9 — загремел он ему вответ, — знай лучше свое дело, чем мешаться вчужие, если нехочешь, чтобы козлиное горло твое было залеплено горячею кутьею!» Что делать сокаянным? Отец Афанасий объявил только, что всякого, кто спознается сБасаврюком, станет считать за католика, врага Христовой церкви ивсего человеческого рода.

В том селе был уодного козака, прозвищем Коржа, работник, которого люди звали Петром Безродным; может, оттого, что никто непомнил ни отца его, ни матери. Староста церкви говорил, правда, что они на другой же год померли от чумы; но тетка моего деда знать этого нехотела ивсеми силами старалась наделить его родней, хотя бедному Петру было вней столько нужды, сколько нам впрошлогоднем снеге. Она говорила, что отец его итеперь на Запорожье, был вплену утурок, натерпелся мук бог знает каких икаким-то чудом, переодевшись евнухом, дал тягу. Чернобровым дивчатам имолодицам мало было нужды до родни его. Они говорили только, что если бы одеть его вновый жупан, затянуть красным поясом, надеть на голову шапку из черных смушек сщегольским синим верхом, привесить кбоку турецкую саблю, дать водну руку малахай10, вдругую люльку вкрасивой оправе, то заткнул бы он за пояс всех парубков тогдашних. Но то беда, что убедного Петруся всего-навсего была одна серая свитка, вкоторой было больше дыр, чем уиного жида вкармане злотых. Иэто бы еще небольшая беда, авот беда: устарого Коржа была дочка-красавица, какую, ядумаю, вряд ли доставалось вам видывать. Тетка покойного деда рассказывала, — аженщине, сами знаете, легче поцеловаться счертом, нево гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею, — что полненькие щеки козачки были свежи иярки, как мак самого тонкого розового цвета, когда, умывшись божьею росою, горит он, распрямляет листики иохорашивается перед только что поднявшимся солнышком; что брови словно черные шнурочки, какие покупают теперь для крестов идукатов11девушки наши упроходящих по селам скоробками москалей, ровно нагнувшись, как будто гляделись вясные очи; что ротик, на который глядя облизывалась тогдашняя молодежь, кажись, на то исоздан был, чтобы выводить соловьиные песни; что волосы ее, черные, как крылья ворона, имягкие, как молодой лен (тогда еще девушки наши незаплетали их вдрибушки12, перевивая красивыми, ярких цветов синдячками13), падали курчавыми кудрями на шитый золотом кунтуш. Эх, недоведи господь возглашать мне больше на крылосе14аллилуйя, если бы, вот тут же, нерасцеловал ее, несмотря на то что седь пробирается по всему старому лесу, покрывающему мою макушку, ипод боком моястаруха, как бельмо вглазу. Ну, если где парубок идевка живут близко один от другого… сами знаете, что выходит. Бывало, ни свет ни заря, подковы красных сапогов иприметны на том месте, где раздобаривала Пидорка ссвоим Петрусем. Но все бы Коржу ив ум непришло что-нибудь недоброе, да раз — ну, это уже ивидно, что никто другой, как лукавый дернул, — вздумалось Петрусю, необсмотревшись хорошенько всенях, влепить поцелуй, как говорят, от всей души, врозовые губки козачки, итот же самый лукавый, — чтоб ему, собачьему сыну, приснился крест святой! — настроил сдуру старого хрена отворить дверь хаты. Одеревенел Корж, разинув рот иухватясь рукою за двери. Проклятый поцелуй, казалось, оглушил его совершенно. Ему почудился он громче, чем удар макогона15об стену, которым обыкновенно внаше время мужик прогоняет кутью, за неимением фузеи16ипороха.

Очнувшись, снял он со стены дедовскую нагайку17иуже хотел было покропить ею спину бедного Петра, как откуда ни возьмись шестилетний брат Пидоркин, Ивась, прибежал ив испуге схватил ручонками его за ноги, закричав: «Тятя, тятя! небей Петруся!»Что прикажешь делать? уотца сердце некаменное: повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку из хаты: «Если ты мне когда-нибудь покажешься вхате или хоть только под окнами, то слушай, Петро: ей-богу, пропадут черные усы, да иоселедец твой, вот уже он два раза обматывается около уха, небудь яТерентий Корж, если нераспрощается ствоею макушей!» Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана18взатылок, так что Петрусь, невзвидя земли, полетел стремглав. Вот тебе идоцеловались! Взяла кручина наших голубков; атут ислух по селу, что кКоржу повадился ходить какой-то лях, обшитый золотом, сусами, ссаблею, со шпорами, скарманами, бренчавшими, как звонок от мешочка, скоторым пономарь наш, Тарас, отправляется каждый день по церкви. Ну, известно, зачем ходят котцу, когда унего водится чернобровая дочка. Вот один раз Пидорка схватила, заливаясь слезами, на руки Ивася своего: «Ивасю мой милый, Ивасю мой любый! беги кПетрусю, мое золотое дитя, как стрела из лука; расскажи ему все: любила бего карие очи, целовала бы его белое личико, да невелит судьба моя. Неодин рушник вымочила горючими слезами. Тошно мне. Тяжело на сердце. Иродной отец — враг мне: неволит идти за нелюбого ляха. Скажи ему, что исвадьбу готовят, только небудет музыки на нашей свадьбе: будут дьяки петь вместо кобз исопилок19. Непойду ятанцевать сженихом своим: понесутменя. Темная, темная моя будет хата: из кленового дерева,ивместо трубы крест будет стоять на крыше!»

Как будто окаменев, несдвинувшись сместа, слушал Петро, когда невинное дитя лепетало ему Пидоркины речи.«Аядумал, несчастный, идти вКрым иТуречину, навоевать золота ис добром приехать ктебе, моя красавица. Да небыть тому. Недобрый глаз поглядел на нас. Будет же, моя дорогая рыбка, будет иу меня свадьба: только идьяков небудет на той свадьбе; ворон черный прокрячет вместо попа надо мною; гладкое поле будет моя хата; сизая туча — моя крыша; орел выклюет мои карие очи; вымоют дожди козацкие косточки, ивихорь высушит их. Но что я? на кого? кому жаловаться? Так уже, видно, бог велел, — пропадать так пропадать!» — да прямехонько ипобрел вшинок.

Тетка покойного деда немного изумилась, увидевши Петруся вшинке, да еще втакую пору, когда добрый человек идет кзаутрене, ивыпучила на него глаза, как будто спросонья, когда потребовал он кухоль20сивухи21мало несполведра. Только напрасно думал бедняжка залить свое горе. Водка щипала его за язык, словно крапива, иказалась ему горше полыни. Кинул от себя кухоль на землю. «Полно горевать тебе, козак!» — загремело что-то басом над ним. Оглянулся: Басаврюк! у! какая образина! Волосы — щетина, очи — как увола! «Знаю, чего недостает тебе: вот чего!» Тут брякнул он сбесовскою усмешкою кожаным, висевшим унего возле пояса, кошельком. Вздрогнул Петро. «Ге-ге-ге! да как горит! — заревел он, пересыпая на руку червонцы. — Ге-ге-ге! да как звенит! Аведь идела только одного потребую за целую гору таких цацек». — «Дьявол! — закричал Петро. — Давай его! на все готов!» Хлопнули по рукам. «Смотри, Петро, ты поспел как раз впору: завтра Ивана Купала. Одну только эту ночь вгоду ицветет папоротник. Непрозевай! Ятебя буду ждать ополночи вМедвежьем овраге».

Я думаю, куры так недожидаются той поры, когда бабавынесет им хлебных зерен, как дожидался Петрусь вечера. То идело что смотрел, нестановится ли тень от дерева длиннее, нерумянится ли понизившееся солнышко, — ичто далее, тем нетерпеливей. Экая долгота! видно, день божий потерял где-нибудь конец свой. Вот уже исолнца нет. Небо только краснеет на одной стороне. Ионо уже тускнет. Вполе становится холодней. Примеркает, примеркает и — смерклось. Насилу!Ссердцем, только что нехотевшим выскочить из груди, собрался он вдорогу ибережно спустился густым лесом вглубокий яр, называемый Медвежьим оврагом. Басаврюк уже поджидал там. Темно, хоть вглаза выстрели. Рука об руку пробирались они по топким болотам, цепляясь за густо разросшийся терновник испотыкаясь почти на каждом шагу. Вот ировное место. Огляделся Петро: никогда еще неслучалось ему заходить сюда. Тут остановился иБасаврюк.

— Видишь ли ты, стоят перед тобою три пригорка? Много будет на них цветов разных; но сохрани тебя нездешняя сила вырвать хоть один. Только же зацветет папоротник, хватай его инеоглядывайся, что бы тебе позади ни чудилось.

Петро хотел было спросить… глядь — инет уже его. Подошел ктрем пригоркам; где же цветы? Ничего невидать. Дикий бурьян чернел кругом иглушил все своею густотою. Но вот блеснула на небе зарница, иперед ним показалась целая гряда цветов, все чудных, все невиданных; тут же ипростые листья папоротника. Поусомнился Петро ив раздумье стал перед ними, подпершись обеими руками вбоки.

— Что тут за невидальщина? десять раз на день, случается, видишь это зелье; какое жтут диво? Невздумала ли дьявольская рожа посмеяться?

Глядь, краснеет маленькая цветочная почка и, как будто живая, движется. Всамом деле, чудно! Движется истановится все больше, больше икраснеет, как горячий уголь. Вспыхнула звездочка, что-то тихо затрещало, ицветок развернулся перед его очами, словно пламя, осветив идругие около себя.

«Теперь пора!» — подумал Петро ипротянул руку. Смотрит, тянутся из-за него сотни мохнатых рук также кцветку, апозади его что-то перебегает сместа на место. Зажмурив глаза, дернул он за стебелек, ицветок остался вего руках. Все утихло. На пне показался сидящим Басаврюк, весь синий, как мертвец. Хоть бы пошевелился одним пальцем. Очи недвижно уставлены на что-то, видимое ему одному только; рот вполовину разинут, ини ответа. Вокруг нешелохнет. Ух, страшно!.. Но вот послышался свист, от которого захолонуло уПетра внутри, ипочудилось ему, будто трава зашумела, цветы начали между собою разговаривать голоском тоненьким, будто серебряные колокольчики; деревья загремели сыпучею бранью… Лицо Басаврюка вдруг ожило; очи сверкнули. «Насилу воротилась, яга! — проворчал он сквозь зубы. — Гляди, Петро, станет перед тобою сейчас красавица: делай все, что ни прикажет, нето пропал навеки!» Тут разделил он суковатою палкою куст терновника, иперед ними показалась избушка, как говорится, на курьих ножках. Басаврюк ударил кулаком, истена зашаталась. Большая черная собака выбежала навстречу ис визгом, оборотившись вкошку, кинулась вглаза им. «Не бесись, небесись, старая чертовка!» — проговорил Басаврюк, приправив таким словцом, что добрый человек иуши бы заткнул. Глядь, вместо кошки старуха, слицом, сморщившимся, как печеное яблоко, вся согнутая вдугу; нос сподбородком словно щипцы, которыми щелкают орехи. «Славная красавица!» — подумал Петро, имурашки пошли по спине его. Ведьма вырвала унего цветок из рук, наклонилась ичто-то долго шептала над ним, вспрыскивая какою-то водою. Искры посыпались уней изо рта; пена показалась на губах. «Бросай!» — сказала она, отдавая цветок ему. Петро подбросил, и, что за чудо? — цветок неупал прямо, но долго казался огненным шариком посреди мрака и, словно лодка, плавал по воздуху; наконец потихоньку начал спускаться ниже иупал так далеко, что едва приметна была звездочка, небольше макового зерна. «Здесь!» — глухо прохрипела старуха; аБасаврюк, подавая емузаступ, примолвил: «Копай здесь, Петро. Тут увидишь ты столько золота, сколько ни тебе, ни Коржу неснилось». Петро, поплевав вруки, схватил заступ, надавил ногою ивыворотилземлю, вдругой, втретий, еще раз… что-то твердое!.. Заступ звенит инейдет далее. Тут глаза его ясно начали различать небольшой, окованный железом сундук. Уже хотел он было достать его рукою, но сундук стал уходить вземлю, ивсе, чем далее, глубже, глубже; апозади его слышался хохот, более схожий сзмеиным шипеньем. «Нет, невидать тебе золота, покамест недостанешь крови человеческой!» — сказала ведьма иподвела кнему дитя лет шести, накрытое белою простынею, показывая знаком, чтобы он отсек ему голову. Остолбенел Петро. Малость, отрезать ни за что ни про что человеку голову, да еще ибезвинному ребенку! Всердцах сдернул он простыню, накрывавшую его голову, ичто же? Перед ним стоял Ивась. Иручонки сложило бедное дитя накрест, иголовку повесило… Как бешеный подскочил сножом кведьме Петро иуже занес было руку…

— А что ты обещал за девушку?.. — грянул Басаврюк исловно пулю посадил ему вспину. Ведьма топнула ногою: синее пламя выхватилось из земли; середина ее вся осветилась истала как будто из хрусталя вылита; ивсе, что ни было под землею, сделалось видимо как на ладони. Червонцы, дорогие камни, всундуках, вкотлах, грудами были навалены под тем самым местом, где они стояли. Глаза его загорелись… ум помутился… Как безумный, ухватился он за нож, ибезвинная кровь брызнула ему вочи… Дьявольский хохот загремел со всех сторон. Безобразные чудища стаями скакали перед ним. Ведьма, вцепившись руками вобезглавленный труп, как волк, пила из него кровь… Все пошло кругом вголове его! Собравши все силы,бросился бежать он. Все покрылось перед ним красным цветом. Деревья, все вкрови, казалось, горели истонали. Небо, распалившись, дрожало… Огненные пятна, что молнии, мерещились вего глазах. Выбившись из сил, вбежал он всвою лачужку и, как сноп, повалился на землю. Мертвый сон охватил его.

Два дни идве ночи спал Петро без просыпу. Очнувшись на третий день, долго осматривал он углы своей хаты; но напрасно старался что-нибудь припомнить: память его была как карман старого скряги, из которого полушки невыманишь. Потянувшись немного, услышал он, что вногах брякнуло. Смотрит: два мешка сзолотом. Тут только, будто сквозь сон, вспомнил он, что искал какого-то клада, что было ему одному страшно влесу… Но за какую цену, как достался он, этого никаким образом немог понять.

Увидел Корж мешки и — разнежился: «Сякой, такой Петрусь, немазаный! да яли нелюбил его? да небыл ли уменя он как сын родной?» — ипонес хрыч небывальщину, так что того до слез разобрало. Пидорка стала рассказывать ему, как проходившие мимо цыгане украли Ивася. Но Петро немог даже вспомнить лица его: так обморочила проклятая бесовщина! Мешкать было незачем. Поляку дали под нос дулю, да изаварили свадьбу: напекли шишек, нашили рушников ихусток22, выкатили бочку горелки; посадили за стол молодых; разрезали коровай; брякнули вбандуры, цимбалы, сопилки, кобзы — ипошла потеха…

В старину свадьба водилась невсравненье снашей. Тетка моего деда, бывало, расскажет — люли только! Как дивчата, внарядном головном уборе из желтых, синих ирозовых стричек23, на верх которых навязывался золотой галун, втонких рубашках, вышитых по всему шву красным шелком иунизанных мелкими серебряными цветочками, всафьянных сапогах на высоких железных подковах, плавно, словно павы, ис шумом, что вихорь, скакали вгорнице. Как молодицы, скорабликом на голове, которого верх сделан был весь из сутозолотой парчи, снебольшим вырезом на затылке, откуда выглядывал золотой очипок24, сдвумя выдавшимися, один наперед, другой назад, рожками самого мелкого черного смушка; всиних, излучшего полутабенеку25, скрасными клапанами кунтушах, важно подбоченившись, выступали поодиночке имерно выбивали гопака. Как парубки, ввысоких козацких шапках, втонкихсуконных свитках, затянутых шитыми серебром поясами,слюльками26взубах, рассыпались перед ними мелким бесом иподпускали турусы. Сам Корж неутерпел, глядя на молодых, чтобы нетряхнуть стариною. Сбандурою вруках, потягивая люльку ивместе припевая, счаркою на голове, пустился старичина, при громком крике гуляк, вприсядку. Чего невыдумают навеселе! Начнут, бывало, наряжаться вхари — боже ты мой, на человека непохожи! Уж нечета нынешним переодеваньям, что бывают на свадьбах наших. Что теперь? — только что корчат цыганок да москалей. Нет, вот, бывало, один оденется жидом, адругой чертом, начнут сперва целоваться, апосле ухватятся за чубы… Бог свами! смех нападет такой, что за живот хватаешься. Пооденутся втурецкие итатарские платья: все горит на них, как жар… Акак начнут дуреть да строить штуки… ну, тогда хоть святых выноси. Стеткой покойного деда, которая сама была на этой свадьбе, случилась забавная история: была она одета тогда втатарское широкое платье ис чаркою вруках угощала собрание. Вот одного дернул лукавый окатить ее сзади водкою; другой, тоже, видно, непромах, высек вту же минуту огня, да иподжег… пламя вспыхнуло, бедная тетка, перепугавшись, давай сбрасывать ссебя, при всех, платье… Шум, хохот, ералаш поднялся, как на ярмарке. Словом, старики незапомнили никогда еще такой веселой свадьбы.

Начали жить Пидорка да Петрусь, словно пан спанею. Всего вдоволь, все блестит… Однако же добрые люди качали слегка головами, глядя на житье их. «От черта небудет добра, — поговаривали все водин голос. — Откуда, как неот искусителя люда православного, пришло кнему богатство? Где ему было взять такую кучу золота? Отчего вдруг, всамый тот день, когда разбогател он, Басаврюк пропал, как вводу?» Говорите же, что люди выдумывают! Ведь всамом деле, непрошло месяца, Петруся никто узнать немог. Отчего, что сним сделалось, бог знает. Сидит на одном месте, ихоть бы слово скем. Все думает икак будто бы хочет что-то припомнить. Когда Пидорке удастся заставить его очем-нибудь заговорить, как будто изабудется, иповедет речь, иразвеселится даже; но ненароком посмотрит на мешки — «постой, постой, позабыл!» — кричит, иснова задумается, иснова силится про что-то вспомнить. Иной раз, когда долго сидит на одном месте, чудится ему, что вот-вот все сызнова приходит на ум… иопять все ушло. Кажется: сидит вшинке; несут ему водку; жжет его водка; противна ему водка. Кто-то подходит, бьет по плечу его… но далее все как будто туманом покрывается перед ним. Пот валит градом по лицу его, ион визнеможении садится на свое место.

Чего ни делала Пидорка: исовещалась сзнахарями, ипереполох выливали, исоняшницу заваривали27 — ничто непомогало. Так прошло илето. Много козаков обкосилось иобжалось; много козаков, поразгульнее других, ив поход потянулось.Стаи уток еще толпились на болотах наших, но крапивянок уже ив помине небыло. Встепях закраснело. Скирды хлебато сям, то там, словно козацкие шапки, пестрели по полю.Попадались по дороге ивозы, наваленные хворостом идровами. Земля сделалась крепче иместами стала прохватываться морозом. Уже иснег начал сеяться снеба, иветви дерев убрались инеем, будто заячьим мехом. Вот уже вясный морозный день красногрудый снегирь, словно щеголеватый польский шляхтич, прогуливался по снеговым кучам, вытаскивая зерно, идети огромными киями гоняли по льду деревянные кубари, между тем как отцы их спокойно вылеживались на печке, выходя по временам, сзажженною люлькою взубах, ругнуть добрым порядком православный морозец или проветриться ипромолотить всенях залежалый хлеб. Наконец снега стали таять, ищука хвостом лед расколотила, аПетро все тот же, ичем далее, тем еще суровее. Как будто прикованный, сидит посереди хаты, поставив себе вноги мешки сзолотом. Одичал, оброс волосами, стал страшен; ивсе думает об одном, все силится припомнить что-то; исердится излится, что неможет вспомнить. Часто дико подымается ссвоего места, поводит руками, вперяет во что-то глаза свои, как будто хочет уловить его; губы шевелятся, будто хотят произнесть какое-то давно забытое слово, — инеподвижно останавливаются… Бешенство овладевает им; как полоумный, грызет икусает себе руки ив досаде рвет клоками волоса, покамест, утихнув, неупадет, будто взабытьи, ипосле снова принимается припоминать, иснова бешенство, иснова мука… Что это за напасть божия? Жизнь невжизнь стала Пидорке. Страшно ей было оставаться сперва одной вхате, да после свыклась бедняжка ссвоим горем. Но прежней Пидорки уже узнать нельзя было. Ни румянца, ни усмешки: изныла, исчахла, выплакались ясные очи. Раз кто-то уже, видно, сжалился над ней, посоветовал идти кколдунье, жившей вМедвежьем овраге, про которую ходила слава, что умеет лечить все на свете болезни. Решилась попробовать последнее средство; слово за слово, уговорила старуху идти ссобою. Это было ввечеру, какраз накануне Купала. Петро вбеспамятстве лежал на лавке инепримечал вовсе новой гостьи. Как вот мало-помалу стал приподниматься ивсматриваться. Вдруг весь задрожал, как на плахе; волосы поднялись горою… ион засмеялся таким хохотом, что страх врезался всердце Пидорки. «Вспомнил, вспомнил!» — закричал он встрашном веселье и, размахнувши топор, пустил им со всей силы встаруху. Топор на два вершка вбежал вдубовую дверь. Старуха пропала, идитя лет семи, вбелой рубашке, снакрытою головою, стало посреди хаты… Простыня слетела. «Ивась!» — закричала Пидорка ибросилась кнему; но привидение все сног до головы покрылось кровью иосветило всю хату красным светом… Виспуге выбежала она всени; но, опомнившись немного, хотела было помочь ему; напрасно! дверь захлопнулась за нею так крепко, что непод силу былоотпереть. Сбежались люди; принялись стучать; высадилидверь: хоть бы душа одна. Вся хата полна дыма, ипосередине только, где стоял Петрусь, куча пеплу, от которого местами подымался еще пар. Кинулись кмешкам: одни битые черепки лежали вместо червонцев. Выпуча глаза иразинув рты, несмея пошевельнуть усом, стояли козаки, будто вкопанные вземлю. Такой страх навело на них это диво.

Что былодалее, невспомню. Пидорка дала обет идти на богомолье; собрала оставшееся после отца имущество, ичерез несколько дней ее точно уже небыло на селе. Куда ушла она, никто немог сказать. Услужливые старухи отправили ее было уже туда, куда иПетро потащился; но приехавший из Киева козак рассказал, что видел влавре монахиню, всю высохшую, как скелет, ибеспрестанно молящуюся, вкоторой земляки по всем приметам узнали Пидорку; что будто еще никто неслыхал от нее ни одного слова; что пришла она пешком ипринесла оклад28киконе божьей матери, исцвеченный такими яркими камнями, что все зажмуривались, на него глядя.

Позвольте, этим еще невсе кончилось. Втот самый день, когда лукавый припрятал ксебе Петруся, показался снова Басаврюк; только все бегом от него. Узнали, что это за птица: никто другой, как сатана, принявший человеческий образ для того, чтобы отрывать клады; акак клады недаются нечистым рукам, так вот он иприманивает ксебе молодцов. Того же году все побросали землянки свои иперебрались всело; но итам, однако ж, небыло покою от проклятого Басаврюка. Тетка покойного деда говорила, что именно злился он более всего на нее за то, что оставила прежний шинок по Опошнянской дороге, ивсеми силами старался выместить все на ней. Раз старшины села собрались вшинок и, как говорится, беседовали по чинам за столом, посередине которого поставлен был, грехсказать чтобы малый, жареный баран. Калякали осем ио том, было ипро диковинки разные, ипро чуда. Вот ипомерещилось, — еще бы ничего, если бы одному, ато именно всем, — что баран поднял голову, блудящие глаза его ожили изасветились, ивмиг появившиеся черные щетинистые усызначительно заморгали на присутствующих. Все тотчас узнали на бараньей голове рожу Басаврюка; тетка деда моего даже думала уже, что вот-вот попросит водки… Честные старшины за шапки да скорей восвояси. Вдругой раз сам церковный староста, любивший по временам раздобаривать глаз на глаз сдедовскою чаркою, неуспел еще раза два достать дна, как видит, что чарка кланяется ему впояс. Черт стобою! давайкреститься!.. Атут споловиною его тоже диво: только что начала она замешивать тесто вогромной диже29, вдруг дижа выпрыгнула. «Стой, стой!» — куды! подбоченившись важно, пустилась вприсядку по всей хате… Смейтесь; однако жнедо смеха было нашим дедам. Идаром, что отец Афанасий ходил по всему селу со святою водою игонял черта кропилом по всем улицам, авсе еще тетка покойного деда долго жаловалась, что кто-то, как только вечер, стучит вкрышу ицарапается по стене.

Да чего! Вот теперь на этом самом месте, где стоит село наше, кажись, все спокойно; аведь еще нетак давно, еще покойный отец мой ия запомню, как мимо развалившегося шинка, который нечистое племя долго после того поправляло на свой счет, доброму человеку пройти нельзя было. Из закоптевшей трубы столбом валил дым и, поднявшись высоко, так, что посмотреть — шапка валилась, рассыпался горячими угольями по всей степи, ичерт, — нечего бы ивспоминать его, собачьего сына, — так всхлипывал жалобно всвоей конуре, что испуганные гайвороны30стаями подымались из ближнего дубового леса ис диким криком метались по небу.

Майская ночь, или Утопленница

Ворог його батька знає! почнуть що-небудь робить люди хрещенi, то мурдуютця, мурдуютця, мов хорти за зайцем, авсе щось недо шмигу; тiльки жкуди чорт уплетецця, то верть хвостиком — так де воно йвiзмецця, неначе знеба31.

I.Ганна