Лучшие романы и рассказы. MultiBook ebook

Фёдор Михайлович Достоевский

Лучшие романы и рассказы

MultiBook

Варшава 2020

Содержание

Записки из мертвого дома

Часть первая

Введение

I. Мертвый дом

II. Первые впечатления

III. Первые впечатления

IV. Первые впечатления

V. Первый месяц

VI. Первый месяц

VII. Новые знакомства. Петров

VIII. Решительные люди. Лучка

IX. Исай фомич. Баня

X. Праздник рождества Христова

XI. Представление

Часть вторая

I. Госпиталь

II. Продолжение

III. Продолжение[105]

IV. Акулькин муж

V. Летняя пора

VI. Каторжные животные

VII. Претензия

VIII. Товарищи

IX. Побег

X. Выход из каторги

Записки из подполья

I. Подполье

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

II. По поводу мокрого снега

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

Преступление и наказание

Часть первая

I

II

III

IV

V

VI

VII

Часть вторая

I

II

III

IV

V

VI

VII

Часть третья

I

II

III

IV

V

VI

Часть четвертая

I

II

III

IV

V

VI

Часть пятая

I

II

III

IV

V

Часть шестая

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

Эпилог

I

II

Игрок

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Глава V

Глава VI

Глава VII

Глава VIII

Глава IX

Глава X

Глава XI

Глава XII

Глава XIII

Глава XIV

Глава XV

Глава XVI

Глава XVII

Идиот

Часть первая

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

Часть вторая

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

Часть третья

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

Часть четвертая

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII. Заключение

Бесы

Часть первая

Глава первая. Вместо введения: несколько подробностей из биографии многочтимого Степана Трофимовича Верховенского

Глава вторая. Принц Гарри. Сватовство

Глава третья. Чужие грехи

Глава четвертая. Хромоножка

Глава пятая. Премудрый змий

Часть вторая

Глава первая. Ночь

Глава вторая. Ночь (продолжение)

Глава третья. Поединок

Глава четвертая. Все в ожидании

Глава пятая. Пред праздником

Глава шестая. Петр Степанович в хлопотах

Глава седьмая. У наших

Глава восьмая. Иван-царевич

Глава девятая. Степана Трофимовича описали

Глава десятая. Флибустьеры. Роковое утро

Часть третья

Глава первая. Праздник. Отдел первый

Глава вторая. Окончание праздника

Глава третья. Законченный роман

Глава четвертая. Последнее решение

Глава пятая. Путешественница

Глава шестая. Многотрудная ночь

Глава седьмая. Последнее странствование Степана Трофимовича

Глава восьмая. Заключение

Братья Карамазов

Часть первая. Книга первая. История одной семейки

От автора

I. Федор Павлович Карамазов

II. Первого сына спровадил

III. Второй брак и вторые дети

IV. Третий сын Алеша

V. Старцы

Книга вторая. Неуместное собрание

I. Приехали в монастырь

II. Старый шут

III. Верующие бабы

IV. Маловерная дама

V. Буди, буди!

VI. Зачем живет такой человек!

VII. Семинарист-карьерист

VIII. Скандал

Книга третья. Сладострастники

I. В лакейской

II. Лизавета смердящая

III. Исповедь горячего сердца. В стихах

IV. Исповедь горячего сердца. В анекдотах

V. Исповедь горячего сердца. «Вверх пятами»

VI. Смердяков

VII. Контроверза

VIII. За коньячком

IX. Сладострастники

X. Обе вместе

XI. Еще одна погибшая репутация

Часть вторая. Книга четвертая. Надрывы

I. Отец Ферапонт

II. У отца

III. Связался со школьниками

IV. У Хохлаковых

V. Надрыв в гостиной

VI. Надрыв в избе

VII. И на чистом воздухе

Книга пятая. Pro и contra

I. Сговор

II. Смердяков с гитарой

III. Братья знакомятся

IV. Бунт

V. Великий инквизитор

VI. Пока еще очень неясная

VII. «С умным человеком и поговорить любопытно»

Книга шестая. Русский инок

I. Старец Зосима и его гости

II. Из жития в бозе преставившегося иеросхимонаха старца Зосимы, составлено с собственных слов его Алексеем Федоровичем Карамазовым

III. Из бесед и поучений старца Зосимы

Часть третья. Книга седьмая. Алеша

I. Тлетворный дух

II. Такая минутка

III. Луковка

IV. Кана Галилейская

Книга восьмая. Митя

I. Кузьма Самсонов

II. Лягавый

III. Золотые прииски

IV. В темноте

V. Внезапное решение

VI. Сам еду!

VII. Прежний и бесспорный

VIII. Бред

Книга девятая. Предварительное следствие

I. Начало карьеры чиновника Перхотина

II. Тревога

III. Хождение ДУШИ по мытарствам

IV. Мытарство второе

V. Третье мытарство

VI. Прокурор поймал Митю

VII. Великая тайна Мити. Освистали

VIII. Показание свидетелей. Дитё

IX. Увезли Митю

Часть четвертая. Книга десятая. Мальчики

I. Коля Красоткин

II. Детвора

III. Школьник

IV. Жучка

V. У Илюшиной постельки

VI. Раннее развитие

VII. Илюша

Книга одиннадцатая. Брат Иван Федорович

I. У Грушеньки

II. Больная ножка

III. Бесенок

IV. Гимн и секрет

V. Не ты, не ты!

VI. Первое свидание со Смердяковым

VII. Второй визит к Смердякову

VIII. Третье, и последнее, свидание со Смердяковым

IX. Черт. Кошмар Ивана Федоровича

X. «Это он говорил!»

Книга двенадцатая. Судебная ошибка

I. Роковой день

II. Опасные свидетели

III. Медицинская экспертиза и один фунт орехов

IV. Счастье улыбается Мите

V. Внезапная катастрофа

VI. Речь прокурора. Характеристика

VII. Обзор исторический

VIII. Трактат о Смердякове

IX. Психология на всех парах. Скачущая тройка. Финал речи прокурора

X. Речь защитника. Палка о двух концах

XI. Денег не было. Грабежа не было

XII. Да и убийства не было

XIII. Прелюбодей мысли

XIV. Мужички за себя постояли

Эпилог

I. Проекты спасти Митю

II. На минутку ложь стала правдой

III. Похороны Илюшечки. Речь у камня

Белые ночи

Введение

Ночь первая

Ночь вторая

Ночь третья

Ночь четвертая

Утро

Записки из мертвого дома

Введение

В отдаленных краях Сибири, среди степей, гор или непроходимых лесов, попадаются изредка маленькие города, с одной, много с двумя тысячами жителей, деревянные, невзрачные, с двумя церквами – одной в городе, другой на кладбище, – города, похожие более на хорошее подмосковное село, чем на город. Они обыкновенно весьма достаточно снабжены исправниками, заседателями и всем остальным субалтерным чином. Вообще в Сибири, несмотря на холод, служить чрезвычайно тепло. Люди живут простые, нелиберальные; порядки старые, крепкие, веками освященные. Чиновники, по справедливости играющие роль сибирского дворянства, – или туземцы, закоренелые сибиряки, или наезжие из России, большею частью из столиц, прельщенные выдаваемым не в зачет окладом жалованья, двойными прогонами и соблазнительными надеждами в будущем. Из них умеющие разрешать загадку жизни почти всегда остаются в Сибири и с наслаждением в ней укореняются. Впоследствии они приносят богатые и сладкие плоды. Но другие, народ легкомысленный и не умеющий разрешать загадку жизни, скоро наскучают Сибирью и с тоской себя спрашивают: зачем они в нее заехали? С нетерпением отбывают они свой законный термин службы, три года, и по истечении его тотчас же хлопочут о своем переводе и возвращаются восвояси, браня Сибирь и подсмеиваясь над нею. Они неправы: не только с служебной, но даже со многих точек зрения в Сибири можно блаженствовать. Климат превосходный; есть много замечательно богатых и хлебосольных купцов; много чрезвычайно достаточных инородцев. Барышни цветут розами и нравственны до последней крайности. Дичь летает по улицам и сама натыкается на охотника. Шампанского выпивается неестественно много. Икра удивительная. Урожай бывает в иных местах сампятнадцать… Вообще земля благословенная. Надо только уметь ею пользоваться. В Сибири умеют ею пользоваться.

В одном из таких веселых и довольных собою городков, с самым милейшим населением, воспоминание о котором останется неизгладимым в моем сердце, встретил я Александра Петровича Горянчикова, поселенца, родившегося в России дворянином и помещиком, потом сделавшегося ссыльнокаторжным второго разряда, за убийство жены своей, и, по истечении определенного ему законом десятилетнего термина каторги, смиренно и неслышно доживавшего свой век в городке К. поселенцем. Он собственно приписан был к одной подгородной волости; но жил в городе, имея возможность добывать в нем хоть какое-нибудь пропитание обучением детей. В сибирских городах часто встречаются учителя из ссыльных поселенцев; ими не брезгают. Учат же они преимущественно французскому языку, столь необходимому на поприще жизни и о котором без них в отдаленных краях Сибири не имели бы и понятия. В первый раз я встретил Александра Петровича в доме одного старинного, заслуженного и хлебосольного чиновника, Ивана Иваныча Гвоздикова, у которого было пять дочерей разных лет, подававших прекрасные надежды. Александр Петрович давал им уроки четыре раза в неделю, по тридцати копеек серебром за урок. Наружность его меня заинтересовала. Это был чрезвычайно бледный и худой человек, еще нестарый, лет тридцати пяти, маленький и тщедушный. Одет был всегда весьма чисто, по-европейски. Если вы с ним заговаривали, то он смотрел на вас чрезвычайно пристально и внимательно, с строгой вежливостью выслушивал каждое слово ваше, как будто в него вдумываясь, как будто вы вопросом вашим задали ему задачу или хотите выпытать у него какую-нибудь тайну, и, наконец, отвечал ясно и коротко, но до того взвешивая каждое слово своего ответа, что вам вдруг становилось отчего-то неловко и вы, наконец, сами радовались окончанию разговора. Я тогда же расспросил о нем Ивана Иваныча и узнал, что Горянчиков живет безукоризненно и нравственно и что иначе Иван Иваныч не пригласил бы его для дочерей своих, но что он страшный нелюдим, ото всех прячется, чрезвычайно учен, много читает, но говорит весьма мало и что вообще с ним довольно трудно разговориться. Иные утверждали, что он положительно сумасшедший, хотя и находили, что в сущности это еще не такой важный недостаток, что многие из почетных членов города готовы всячески обласкать Александра Петровича, что он мог бы даже быть полезным, писать просьбы и проч. Полагали, что у него должна быть порядочная родня в России, может быть даже и не последние люди, но знали, что он с самой ссылки упорно пресек с ними всякие сношения, – одним словом, вредит себе. К тому же у нас все знали его историю, знали, что он убил жену свою еще в первый год своего супружества, убил из ревности и сам донес на себя (что весьма облегчило его наказание). На такие же преступления всегда смотрят как на несчастия и сожалеют о них. Но, несмотря на все это, чудак упорно сторонился от всех и являлся в людях только давать уроки.

Я сначала не обращал на него особенного внимания; но, сам не знаю почему, он мало-помалу начал интересовать меня. В нем было что-то загадочное. Разговориться не было с ним ни малейшей возможности. Конечно, на вопросы мои он всегда отвечал и даже с таким видом, как будто считал это своею первейшею обязанностью; но после его ответов я как-то тяготился его дольше расспрашивать; да и на лице его после таких разговоров всегда виднелось какое-то страдание и утомление. Помню, я шел с ним однажды в один прекрасный летний вечер от Ивана Иваныча. Вдруг мне вздумалось пригласить его на минутку к себе выкурить папироску. Не могу описать, какой ужас выразился на лице его; он совсем потерялся, начал бормотать какие-то бессвязные слова и вдруг, злобно взглянув на меня, бросился бежать в противоположную сторону. Я даже удивился. С тех пор, встречаясь со мной, он смотрел на меня как будто с каким-то испугом. Но я не унялся; меня что-то тянуло к нему, и месяц спустя я ни с того ни с сего сам зашел к Горянчикову. Разумеется, я поступил глупо и неделикатно. Он квартировал на самом краю города, у старухи мещанки, у которой была больная в чахотке дочь, а у той незаконнорожденная дочь, ребенок лет десяти, хорошенькая и веселенькая девочка. Александр Петрович сидел с ней и учил ее читать в ту минуту, как я вошел к нему. Увидя меня, он до того смешался, как будто я поймал его на каком-нибудь преступлении. Он растерялся совершенно, вскочил со стула и глядел на меня во все глаза. Мы, наконец, уселись; он пристально следил за каждым моим взглядом, как будто в каждом из них подозревал какой-нибудь особенный таинственный смысл. Я догадался, что он был мнителен до сумасшествия. Он с ненавистью глядел на меня, чуть не спрашивая: «Да скоро ли ты уйдешь отсюда?» Я заговорил с ним о нашем городке, о текущих новостях; он отмалчивался и злобно улыбался; оказалось, что он не только не знал самых обыкновенных, всем известных городских новостей, но даже не интересовался знать их. Заговорил я потом о нашем крае, о его потребностях; он слушал меня молча и до того странно смотрел мне в глаза, что мне стало, наконец, совестно за наш разговор. Впрочем, я чуть не раздразнил его новыми книгами и журналами; они были у меня в руках, только что с почты, я предлагал их ему еще не разрезанные. Он бросил на них жадный взгляд, но тотчас же переменил намерение и отклонил предложение, отзываясь недосугом. Наконец, я простился с ним и, выйдя от него, почувствовал, что с сердца моего спала какая-то несносная тяжесть. Мне было стыдно и показалось чрезвычайно глупым приставать к человеку, который именно поставляет своею главнейшею задачею – как можно подальше спрятаться от всего света. Но дело было сделано. Помню, что книг я у него почти совсем не заметил, и, стало быть, несправедливо говорили о нем, что он много читает. Однако же, проезжая раза два, очень поздно ночью, мимо его окон, я заметил в них свет. Что же делал он, просиживая до зари? Не писал ли он? А если так, что же именно?

Обстоятельства удалили меня из нашего городка месяца на три. Возвратясь домой уже зимою, я узнал, что Александр Петрович умер осенью, умер в уединении и даже ни разу не позвал к себе лекаря. В городке о нем уже почти позабыли. Квартира его стояла пустая. Я немедленно познакомился с хозяйкой покойника, намереваясь выведать у нее: чем особенно занимался ее жилец и не писал ли он чего-нибудь? За двугривенный она принесла мне целое лукошко бумаг, оставшихся после покойника. Старуха призналась, что две тетрадки она уж истратила. Это была угрюмая и молчаливая баба, от которой трудно было допытаться чего-нибудь путного. О жильце своем она не могла сказать мне ничего особенно нового. По ее словам, он почти никогда ничего не делал и по месяцам не раскрывал книги и не брал пера в руки; зато целые ночи прохаживал взад и вперед по комнате и все что-то думал, а иногда и говорил сам с собою; что он очень полюбил и очень ласкал ее внучку, Катю, особенно с тех пор, как узнал, что ее зовут Катей, и что в Катеринин день каждый раз ходил по ком-то служить панихиду. Гостей не мог терпеть; со двора выходил только учить детей; косился даже на нее, старуху, когда она, раз в неделю, приходила хоть немножко прибрать в его комнате, и почти никогда не сказал с нею ни единого слова в целых три года. Я спросил Катю: помнит ли она своего учителя? Она посмотрела на меня молча, отвернулась к стенке и заплакала. Стало быть, мог же этот человек хоть кого-нибудь заставить любить себя.

Я унес его бумаги и целый день перебирал их. Три четверти этих бумаг были пустые, незначащие лоскутки или ученические упражнения с прописей. Но тут же была одна тетрадка, довольно объемистая, мелко исписанная и недоконченная, может быть заброшенная и забытая самим автором. Это было описание, хотя и бессвязное, десятилетней каторжной жизни, вынесенной Александром Петровичем. Местами это описание прерывалось какою-то другою повестью, какими-то странными, ужасными воспоминаниями, набросанными неровно, судорожно, как будто по какому-то принуждению. Я несколько раз перечитывал эти отрывки и почти убедился, что они писаны в сумасшествии. Но каторжные записки – «Сцены из Мертвого дома», – как называет он их сам где-то в своей рукописи, показались мне не совсем безынтересными. Совершенно новый мир, до сих пор неведомый, странность иных фактов, некоторые особенные заметки о погибшем народе увлекли меня, и я прочел кое-что с любопытством. Разумеется, я могу ошибаться. На пробу выбираю сначала две-три главы; пусть судит публика…

I. Мертвый дом

Острог наш стоял на краю крепости, у самого крепостного вала. Случалось, посмотришь сквозь щели забора на свет божий: не увидишь ли хоть чего-нибудь? – и только и увидишь, что краешек неба да высокий земляной вал, поросший бурьяном, а взад и вперед по валу день и ночь расхаживают часовые, и тут же подумаешь, что пройдут целые годы, а ты точно так же пойдешь смотреть сквозь щели забора и увидишь тот же вал, таких же часовых и тот же маленький краешек неба, не того неба, которое над острогом, а другого, далекого, вольного неба. Представьте себе большой двор, шагов в двести длины и шагов в полтораста ширины, весь обнесенный кругом, в виде неправильного шестиугольника, высоким тыном, то есть забором из высоких столбов (паль), врытых стойком глубоко в землю, крепко прислоненных друг к другу ребрами, скрепленных поперечными планками и сверху заостренных: вот наружная ограда острога. В одной из сторон ограды вделаны крепкие ворота, всегда запертые, всегда день и ночь охраняемые часовыми; их отпирали по требованию, для выпуска на работу. За этими воротами был светлый, вольный мир, жили люди, как и все. Но по сю сторону ограды о том мире представляли себе, как о какой-то несбыточной сказке. Тут был свой особый мир, ни на что более не похожий; тут были свои особые законы, свои костюмы, свои нравы и обычаи, и заживо мертвый дом, жизнь – как нигде, и люди особенные. Вот этот-то особенный уголок я и принимаюсь описывать.

Как входите в ограду – видите внутри ее несколько зданий. По обеим сторонам широкого внутреннего двора тянутся два длинных одноэтажных сруба. Это казармы. Здесь живут арестанты, размещенные по разрядам. Потом, в глубине ограды, еще такой же сруб: это кухня, разделенная на две артели; далее еще строение, где под одной крышей помещаются погреба, амбары, сараи. Средина двора пустая и составляет ровную, довольно большую площадку. Здесь строятся арестанты, происходит поверка и перекличка утром, в полдень и вечером, иногда же и еще по нескольку раз в день, – судя по мнительности караульных и их уменью скоро считать. Кругом, между строениями и забором, остается еще довольно большое пространство. Здесь, по задам строений, иные из заключенных, понелюдимее и помрачнее характером, любят ходить в нерабочее время, закрытые от всех глаз, и думать свою думушку. Встречаясь с ними во время этих прогулок, я любил всматриваться в их угрюмые, клейменые лица и угадывать, о чем они думают. Был один ссыльный, у которого любимым занятием в свободное время было считать пали. Их было тысячи полторы, и у него они были все на счету и на примете. Каждая паля означала у него день; каждый день он отсчитывал по одной пале и таким образом, по оставшемуся числу несосчитанных паль, мог наглядно видеть, сколько дней еще остается ему пробыть в остроге до срока работы. Он был искренно рад, когда доканчивал какую-нибудь сторону шестиугольника. Много лет приходилось еще ему дожидаться; но в остроге было время научиться терпению. Я видел раз, как прощался с товарищами один арестант, пробывший в каторге двадцать лет и, наконец, выходивший на волю. Были люди, помнившие, как он вошел в острог первый раз, молодой, беззаботный, не думавший ни о своем преступлении, ни о своем наказании. Он выходил седым стариком, с лицом угрюмым и грустным. Молча обошел он все наши шесть казарм. Входя в каждую казарму, он молился на образа и потом низко, в пояс, откланивался товарищам, прося не поминать его лихом. Помню я тоже, как однажды одного арестанта, прежде зажиточного сибирского мужика, раз под вечер позвали к воротам. Полгода перед этим получил он известие, что бывшая его жена вышла замуж, и крепко запечалился. Теперь она сама подъехала к острогу, вызвала его и подала ему подаяние. Они поговорили минуты две, оба всплакнули и простились навеки. Я видел его лицо, когда он возвращался в казарму… Да, в этом месте можно было научиться терпению.

Когда смеркалось, нас всех вводили в казармы, где и запирали на всю ночь. Мне всегда было тяжело возвращаться со двора в нашу казарму. Это была длинная, низкая и душная комната, тускло освещенная сальными свечами, с тяжелым, удушающим запахом. Не понимаю теперь, как я выжил в ней десять лет. На нарах у меня было три доски: это было все мое место. На этих же нарах размещалось в одной нашей комнате человек тридцать народу. Зимой запирали рано; часа четыре надо было ждать, пока все засыпали. А до того – шум, гам, хохот, ругательства, звук цепей, чад и копоть, бритые головы, клейменые лица, лоскутные платья, все – обруганное, ошельмованное… да, живуч человек! Человек есть существо, ко всему привыкающее, и, я думаю, это самое лучшее его определение.

Помещалось нас в остроге всего человек двести пятьдесят – цифра почти постоянная. Одни приходили, другие кончали сроки и уходили, третьи умирали. И какого народу тут не было! Я думаю, каждая губерния, каждая полоса России имела тут своих представителей. Были и инородцы, было несколько ссыльных даже из кавказских горцев. Все это разделялось по степени преступлений, а следовательно, по числу лет, определенных за преступление. Надо полагать, что не было такого преступления, которое бы не имело здесь своего представителя. Главное основание всего острожного населения составляли ссыльнокаторжные разряда гражданского (сильно каторжные, как наивно произносили сами арестанты). Это были преступники, совершенно лишенные всяких прав состояния, отрезанные ломти от общества, с проклейменным лицом для вечного свидетельства об их отвержении. Они присылались в работу на сроки от восьми до двенадцати лет и потом рассылались куда-нибудь по сибирским волостям в поселенцы. Были преступники и военного разряда, не лишенные прав состояния, как вообще в русских военных арестантских ротах. Присылались они на короткие сроки; по окончании же их поворачивались туда же, откуда пришли, в солдаты, в сибирские линейные батальоны. Многие из них почти тотчас же возвращались обратно в острог за вторичные важные преступления, но уже не на короткие сроки, а на двадцать лет. Этот разряд назывался «всегдашним». Но «всегдашние» все еще не совершенно лишались всех прав состояния. Наконец, был еще один особый разряд самых страшных преступников, преимущественно военных, довольно многочисленный. Назывался он «особым отделением». Со всей Руси присылались сюда преступники. Они сами считали себя вечными и срока работ своих не знали. По закону им должно было удвоять и утроять рабочие уроки. Содержались они при остроге впредь до открытия в Сибири самых тяжких каторжных работ. «Вам на срок, а нам вдоль по каторге», – говорили они другим заключенным. Я слышал потом, что разряд этот уничтожен. Кроме того, уничтожен при нашей крепости и гражданский порядок, а заведена одна общая военно-арестантская рота. Разумеется, с этим вместе переменилось и начальство. Я описываю, стало быть, старину, дела давно минувшие и прошедшие…

Давно уж это было; всё это снится мне теперь, как во сне. Помню, как я вошел в острог. Это было вечером, в декабре месяце. Уже смеркалось; народ возвращался с работы; готовились к поверке. Усатый унтер-офицер отворил мне, наконец, двери в этот странный дом, в котором я должен был пробыть столько лет, вынести столько таких ощущений, о которых, не испытав их на самом деле, я бы не мог иметь даже приблизительного понятия. Например, я бы никак не мог представить себе: что страшного и мучительного в том, что я во все десять лет моей каторги ни разу, ни одной минуты не буду один? На работе всегда под конвоем, дома с двумястами товарищей и ни разу, ни разу – один! Впрочем, к этому ли еще мне надо было привыкать!

Были здесь убийцы невзначай и убийцы по ремеслу, разбойники и атаманы разбойников. Были просто мазурики и бродяги-промышленники по находным деньгам или по столевской части. Были и такие, про которых трудно было решить: за что бы, кажется, они могли прийти сюда? А между тем у всякого была своя повесть, смутная и тяжелая, как угар от вчерашнего хмеля. Вообще о былом своем они говорили мало, не любили рассказывать и, видимо, старались не думать о прошедшем. Я знал из них даже убийц до того веселых, до того никогда не задумывающихся, что можно было биться об заклад, что никогда совесть не сказала им никакого упрека. Но были и мрачные лица, почти всегда молчаливые. Вообще жизнь свою редко кто рассказывал, да и любопытство было не в моде, как-то не в обычае, не принято. Так разве, изредка разговорится кто-нибудь от безделья, а другой хладнокровно и мрачно слушает. Никто здесь никого не мог удивить. «Мы – народ грамотный!» – говорили они часто с каким-то странным самодовольствием. Помню, как однажды один разбойник, хмельной (в каторге иногда можно было напиться), начал рассказывать, как он зарезал пятилетнего мальчика, как он обманул его сначала игрушкой, завел куда-то в пустой сарай, да там и зарезал. Вся казарма, доселе смеявшаяся его шуткам, закричала, как один человек, и разбойник принужден был замолчать; не от негодования закричала казарма, а так, потому что не надо было про это говорить; потому что говорить про это не принято. Замечу кстати, что этот народ был действительно грамотный и даже не в переносном, а в буквальном смысле. Наверно, более половины из них умело читать и писать. В каком другом месте, где русский народ собирается в больших массах, отделите вы от него кучу в двести пятьдесят человек, из которых половина была бы грамотных? Слышал я потом, кто-то стал выводить из подобных же данных, что грамотность губит народ. Это ошибка: тут совсем другие причины; хотя и нельзя не согласиться, что грамотность развивает в народе самонадеянность. Но ведь это вовсе не недостаток. Различались все разряды по платью: у одних половина куртки была темно-бурая, а другая серая, равно и на панталонах – одна нога серая, а другая темно-бурая. Один раз, на работе, девчонка-калашница, подошедшая к арестантам, долго всматривалась в меня и потом вдруг захохотала. «Фу, как не славно! – закричала она, – и серого сукна недостало, и черного сукна недостало!» Были и такие, у которых вся куртка была одного серого сукна, но только рукава были темно-бурые. Голова тоже брилась по-разному: у одних половина головы была выбрита вдоль черепа, у других поперек.

С первого взгляда можно было заметить некоторую резкую общность во всем этом странном семействе; даже самые резкие, самые оригинальные личности, царившие над другими невольно, и те старались попасть в общий тон всего острога. Вообще же скажу, что весь этот народ, за некоторыми немногими исключениями неистощимо-веселых людей, пользовавшихся за это всеобщим презрением, – был народ угрюмый, завистливый, страшно тщеславный, хвастливый, обидчивый и в высшей степени формалист. Способность ничему не удивляться была величайшею добродетелью. Все были помешаны на том, как наружно держать себя. Но нередко самый заносчивый вид с быстротою молнии сменялся на самый малодушный. Было несколько истинно сильных людей; те были просты и не кривлялись. Но странное дело: из этих настоящих, сильных людей было несколько тщеславных до последней крайности, почти до болезни. Вообще тщеславие, наружность были на первом плане. Большинство было развращено и страшно исподлилось. Сплетни и пересуды были беспрерывные: это был ад, тьма кромешная. Но против внутренних уставов и принятых обычаев острога никто не смел восставать; все подчинялись. Бывали характеры резко выдающиеся, трудно, с усилием подчинявшиеся, но все-таки подчинявшиеся. Приходили в острог такие, которые уж слишком зарвались, слишком выскочили из мерки на воле, так что уж и преступления свои делали под конец как будто не сами собой, как будто сами не зная зачем, как будто в бреду, в чаду; часто из тщеславия, возбужденного в высочайшей степени. Но у нас их тотчас осаживали, несмотря на то, что иные, до прибытия в острог, бывали ужасом целых селений и городов. Оглядываясь кругом, новичок скоро замечал, что он не туда попал, что здесь дивить уже некого, и неприметно смирялся, и попадал в общий тон. Этот общий тон составлялся снаружи из какого-то особенного, собственного достоинства, которым был проникнут чуть не каждый обитатель острога. Точно в самом деле звание каторжного, решеного, составляло какой-нибудь чин, да еще и почетный. Ни признаков стыда и раскаяния! Впрочем, было и какое-то наружное смирение, так сказать официальное, какое-то спокойное резонерство: «Мы погибший народ, – говорили они, – не умел на воле жить, теперь ломай зеленую улицу, поверяй ряды». – «Не слушался отца и матери, послушайся теперь барабанной шкуры». – «Не хотел шить золотом, теперь бей камни молотом». Всё это говорилось часто, и в виде нравоучения, и в виде обыкновенных поговорок и присловий, но никогда серьезно. Все это были только слова. Вряд ли хоть один из них сознавался внутренно в своей беззаконности. Попробуй кто не из каторжных упрекнуть арестанта его преступлением, выбранить его (хотя, впрочем, не в русском духе попрекать преступника) – ругательствам не будет конца. А какие были они все мастера ругаться! Ругались они утонченно, художественно. Ругательство возведено было у них в науку; старались взять не столько обидным словом, сколько обидным смыслом, духом, идеей – а это утонченнее, ядовитее. Беспрерывные ссоры еще более развивали между ними эту науку. Весь этот народ работал из-под палки, следственно он был праздный, следственно развращался: если и не был прежде развращен, то в каторге развращался. Все они собрались сюда не своей волей; все они были друг другу чужие.

«Черт трое лаптей сносил, прежде чем нас собрал в одну кучу!» – говорили они про себя сами; а потому сплетни, интриги, бабьи наговоры, зависть, свара, злость были всегда на первом плане в этой кромешной жизни. Никакая баба не в состоянии была быть такой бабой, как некоторые из этих душегубцев. Повторяю, были и между ними люди сильные, характеры, привыкшие всю жизнь свою ломить и повелевать, закаленные, бесстрашные. Этих как-то невольно уважали; они же, с своей стороны, хотя часто и очень ревнивы были к своей славе, но вообще старались не быть другим в тягость, в пустые ругательства не вступали, вели себя с необыкновенным достоинством, были рассудительны и почти всегда послушны начальству – не из принципа послушания, не из сознания обязанностей, а так, как будто по какому-то контракту, сознав взаимные выгоды. Впрочем, с ними и поступали осторожно. Я помню, как одного из таких арестантов, человека бесстрашного и решительного, известного начальству своими зверскими наклонностями, за какое-то преступление позвали раз к наказанию. День был летний, пора нерабочая. Штаб-офицер, ближайший и непосредственный начальник острога, приехал сам в кордегардию, которая была у самых наших ворот, присутствовать при наказании. Этот майор был какое-то фатальное существо для арестантов, он довел их до того, что они его трепетали. Был он до безумия строг, «бросался на людей», как говорили каторжные. Всего более страшились они в нем его проницательного, рысьего взгляда, от которого нельзя было ничего утаить. Он видел как-то не глядя. Входя в острог, он уже знал, что делается на другом конце его. Арестанты звали его восьмиглазым. Его система была ложная. Он только озлоблял уже озлобленных людей своими бешеными, злыми поступками, и если б не было над ним коменданта, человека благородного и рассудительного, умерявшего иногда его дикие выходки, то он бы наделал больших бед своим управлением. Не понимаю, как мог он кончить благополучно; он вышел в отставку жив и здоров, хотя, впрочем, и был отдан под суд.

Арестант побледнел, когда его кликнули. Обыкновенно он молча и решительно ложился под розги, молча терпел наказание и вставал после наказания, как встрепанный, хладнокровно и философски смотря на приключившуюся неудачу. С ним, впрочем, поступали всегда осторожно. Но на этот раз он считал себя почему-то правым. Он побледнел и, тихонько от конвоя, успел сунуть в рукав острый английский сапожный нож. Ножи и всякие острые инструменты страшно запрещались в остроге. Обыски были частые, неожиданные и нешуточные, наказания жестокие; но так как трудно отыскать у вора, когда тот решился что-нибудь особенно спрятать, и так как ножи и инструменты были всегдашнею необходимостью в остроге, то, несмотря на обыски, они не переводились. А если и отбирались, то немедленно заводились новые. Вся каторга бросилась к забору и с замиранием сердца смотрела сквозь щели паль. Все знали, что Петров в этот раз не захочет лечь под розги и что майору пришел конец. Но в самую решительную минуту наш майор сел на дрожки и уехал, поручив исполнение экзекуции другому офицеру. «Сам бог спас!» – говорили потом арестанты. Что же касается до Петрова, он преспокойно вытерпел наказание. Его гнев прошел с отъездом майора. Арестант послушен и покорен до известной степени; но есть крайность, которую не надо переходить. Кстати: ничего не может быть любопытнее этих странных вспышек нетерпения и строптивости. Часто человек терпит несколько лет, смиряется, выносит жесточайшие наказания и вдруг прорывается на какой-нибудь малости, на каком-нибудь пустяке, почти за ничто. На иной взгляд можно даже назвать его сумасшедшим; да так и делают.

Я сказал уже, что в продолжение нескольких лет я не видал между этими людьми ни малейшего признака раскаяния, ни малейшей тягостной думы о своем преступлении и что большая часть из них внутренне считает себя совершенно правыми. Это факт. Конечно, тщеславие, дурные примеры, молодчество, ложный стыд во многом тому причиною. С другой стороны, кто может сказать, что выследил глубину этих погибших сердец и прочел в них сокровенное от всего света? Но ведь можно же было, во столько лет, хоть что-нибудь заметить, поймать, уловить в этих сердцах хоть какую-нибудь черту, которая бы свидетельствовала о внутренней тоске, о страдании. Но этого не было, положительно не было. Да, преступление, кажется, не может быть осмыслено с данных, готовых точек зрения, и философия его несколько потруднее, чем полагают. Конечно, остроги и система насильных работ не исправляют преступника; они только его наказывают и обеспечивают общество от дальнейших покушений злодея на его спокойствие. В преступнике же острог и самая усиленная каторжная работа развивают только ненависть, жажду запрещенных наслаждений и страшное легкомыслие. Но я твердо уверен, что знаменитая келейная система достигает только ложной, обманчивой, наружной цели. Она высасывает жизненный сок из человека, энервирует его душу, ослабляет ее, пугает ее и потом нравственно иссохшую мумию, полусумасшедшего представляет как образец исправления и раскаяния. Конечно, преступник, восставший на общество, ненавидит его и почти всегда считает себя правым, а его виноватым. К тому же он уже потерпел от него наказание, а чрез это почти считает себя очищенным, сквитавшимся. Можно судить, наконец, с таких точек зрения, что чуть ли не придется оправдать самого преступника. Но, несмотря на всевозможные точки зрения, всякий согласится, что есть такие преступления, которые всегда и везде, по всевозможным законам, с начала мира считаются бесспорными преступлениями и будут считаться такими до тех пор, покамест человек останется человеком. Только в остроге я слышал рассказы о самых страшных, о самых неестественных поступках, о самых чудовищных убийствах, рассказанные с самым неудержимым, с самым детски веселым смехом. Особенно не выходит у меня из памяти один отцеубийца. Он был из дворян, служил и был у своего шестидесятилетнего отца чем-то вроде блудного сына. Поведения он был совершенно беспутного, ввязался в долги. Отец ограничивал его, уговаривал; но у отца был дом, был хутор, подозревались деньги, и – сын убил его, жаждая наследства. Преступление было разыскано только через месяц. Сам убийца подал объявление в полицию, что отец его исчез неизвестно куда. Весь этот месяц он провел самым развратным образом. Наконец, в его отсутствие, полиция нашла тело. На дворе, во всю длину его, шла канавка для стока нечистот, прикрытая досками. Тело лежало в этой канавке. Оно было одето и убрано, седая голова была отрезана прочь, приставлена к туловищу, а под голову убийца подложил подушку. Он не сознался; был лишен дворянства, чина и сослан в работу на двадцать лет. Всё время, как я жил с ним, он был в превосходнейшем, в веселейшем расположении духа. Это был взбалмошный, легкомысленный, нерассудительный в высшей степени человек, хотя совсем не глупец. Я никогда не замечал в нем какой-нибудь особенной жестокости. Арестанты презирали его не за преступление, о котором не было и помину, а за дурь, за то, что не умел вести себя. В разговорах он иногда вспоминал о своем отце. Раз, говоря со мной о здоровом сложении, наследственном в их семействе, он прибавил: «Вот родитель мой, так тот до самой кончины своей не жаловался ни на какую болезнь». Такая зверская бесчувственность, разумеется, невозможна. Это феномен; тут какой-нибудь недостаток сложения, какое-нибудь телесное и нравственное уродство, еще неизвестное науке, а не просто преступление. Разумеется, я не верил этому преступлению. Но люди из его города, которые должны были знать все подробности его истории, рассказывали мне все его дело. Факты были до того ясны, что невозможно было не верить.

Арестанты слышали, как он кричал однажды ночью во сне: «Держи его, держи! Голову-то ему руби, голову, голову!..»

Арестанты почти все говорили ночью и бредили. Ругательства, воровские слова, ножи, топоры чаще всего приходили им в бреду на язык. «Мы народ битый, – говорили они, – у нас нутро отбитое; оттого и кричим по ночам».

Казенная каторжная крепостная работа была не занятием, а обязанностью: арестант отработывал свой урок или отбывал законные часы работы и шел в острог. На работу смотрели с ненавистью. Без своего особого, собственного занятия, которому бы он предан был всем умом, всем расчетом своим, человек в остроге не мог бы жить. Да и каким способом весь этот народ, развитой, сильно поживший и желавший жить, насильно сведенный сюда в одну кучу, насильно оторванный от общества и от нормальной жизни, мог бы ужиться здесь нормально и правильно, своей волей и охотой? От одной праздности здесь развились бы в нем такие преступные свойства, о которых он прежде не имел и понятия. Без труда и без законной, нормальной собственности человек не может жить, развращается, обращается в зверя. И потому каждый в остроге вследствие естественной потребности и какого-то чувства самосохранения имел свое мастерство и занятие. Длинный летний день почти весь наполнялся казенной работой; в короткую ночь едва было время выспаться. Но зимой арестант, по положению, как только смеркалось, уже должен быть заперт в остроге. Что же делать в длинные, скучные часы зимнего вечера? И потому почти каждая казарма, несмотря на запрет, обращалась в огромную мастерскую. Собственно труд, занятие не запрещались; но строго запрещалось иметь при себе, в остроге, инструменты, а без этого невозможна была работа. Но работали тихонько, и, кажется, начальство в иных случаях смотрело на это не очень пристально. Многие из арестантов приходили в острог ничего не зная, но учились у других и потом выходили на волю хорошими мастеровыми. Тут были и сапожники, и башмачники, и портные, и столяры, и слесаря, и резчики, и золотильщики. Был один еврей, Исай Бумштейн, ювелир, он же и ростовщик. Все они трудились и добывали копейку. Заказы работ добывались из города. Деньги есть чеканенная свобода, а потому для человека, лишенного совершенно свободы, они дороже вдесятеро. Если они только брякают у него в кармане, он уже вполовину утешен, хотя бы и не мог их тратить. Но деньги всегда и везде можно тратить, тем более что запрещенный плод вдвое слаще. А в каторге можно было даже иметь и вино. Трубки были строжайше запрещены, но все их курили. Деньги и табак спасали от цынготной и других болезней. Работа же спасала от преступлений: без работы арестанты поели бы друг друга, как пауки в стклянке. Несмотря на то, и работа и деньги запрещались. Нередко по ночам делались внезапные обыски, отбиралось все запрещенное, и – как ни прятались деньги, а все-таки иногда попадались сыщикам. Вот отчасти почему они и не береглись, а вскорости пропивались; вот почему заводилось в остроге и вино. После каждого обыска виноватый, кроме того, что лишался всего своего состояния, бывал обыкновенно больно наказан. Но, после каждого обыска, тотчас же пополнялись недостатки, немедленно заводились новые вещи, и все шло по-старому. И начальство знало об этом, и арестанты не роптали на наказания, хотя такая жизнь похожа была на жизнь поселившихся на горе Везувии.

Кто не имел мастерства, промышлял другим образом. Были способы довольно оригинальные. Иные промышляли, например, одним перекупством, а продавались иногда такие вещи, что и в голову не могло бы прийти кому-нибудь за стенами острога не только покупать и продавать их, но даже считать вещами. Но каторга была очень бедна и чрезвычайно промышленна. Последняя тряпка была в цене и шла в какое-нибудь дело. По бедности же и деньги в остроге имели совершенно другую цену, чем на воле. За большой и сложный труд платилось грошами. Некоторые с успехом промышляли ростовщичеством. Арестант, замотавшийся или разорившийся, нес последние свои вещи ростовщику и получал от него несколько медных денег за ужасные проценты. Если он не выкупал эти вещи в срок, то они безотлагательно и безжалостно продавались; ростовщичество до того процветало, что принимались под заклад даже казенные смотровые вещи, как то: казенное белье, сапожный товар и проч., – вещи, необходимые всякому арестанту во всякий момент. Но при таких закладах случался и другой оборот дела, не совсем, впрочем, неожиданный: заложивший и получивший деньги немедленно, без дальних разговоров, шел к старшему унтер-офицеру, ближайшему начальнику острога, доносил о закладе смотровых вещей, и они тотчас же отбирались у ростовщика обратно, даже без доклада высшему начальству. Любопытно, что при этом иногда даже не было и ссоры: ростовщик молча и угрюмо возвращал, что следовало, и даже как будто сам ожидал, что так будет. Может быть, он не мог не сознаться в себе, что на месте закладчика и он бы так сделал. И потому если ругался иногда потом, то без всякой злобы, а так только, для очистки совести.

Вообще все воровали друг у друга ужасно. Почти у каждого был свой сундук с замком, для хранения казенных вещей. Это позволялось; но сундуки не спасали. Я думаю, можно представить, какие были там искусные воры. У меня один арестант, искренно преданный мне человек (говорю это без всякой натяжки), украл Библию, единственную книгу, которую позволялось иметь в каторге; он в тот же день мне сам сознался в этом, не от раскаяния, но жалея меня, потому что я ее долго искал. Были целовальники, торговавшие вином и быстро обогащавшиеся. Об этой продаже я скажу когда-нибудь особенно; она довольно замечательна. В остроге было много пришедших за контрабанду, и потому нечего удивляться, каким образом, при таких осмотрах и конвоях, в острог проносилось вино. Кстати: контрабанда, по характеру своему, какое-то особенное преступление. Можно ли, например, представить себе, что деньги, выгода, у иного контрабандиста играют второстепенную роль, стоят на втором плане? А между тем бывает именно так. Контрабандист работает по страсти, по призванию. Это отчасти поэт. Он рискует всем, идет на страшную опасность, хитрит, изобретает, выпутывается; иногда даже действует по какому-то вдохновению. Это страсть столь же сильная, как и картежная игра. Я знал в остроге одного арестанта, наружностью размера колоссального, но до того кроткого, тихого, смиренного, что нельзя было представить себе, каким образом он очутился в остроге. Он был до того незлобив и уживчив, что во все время своего пребывания в остроге ни с кем не поссорился. Но он был с западной границы, пришел за контрабанду и, разумеется, не мог утерпеть и пустился проносить вино. Сколько раз его за это наказывали, и как он боялся розог! Да и самый пронос вина доставлял ему самые ничтожные доходы. От вина обогащался только один антрепренер. Чудак любил искусство для искусства. Он был плаксив как баба и сколько раз, бывало, после наказания, клялся и зарекался не носить контрабанды. С мужеством он преодолевал себя иногда по целому месяцу, но, наконец, все-таки не выдерживал… Благодаря этим-то личностям вино не оскудевало в остроге.

Наконец, был еще один доход, хотя не обогащавший арестантов, но постоянный и благодетельный. Это подаяние. Высший класс нашего общества не имеет понятия, как заботятся о «несчастных» купцы, мещане и весь народ наш. Подаяние бывает почти беспрерывное и почти всегда хлебом, сайками и калачами, гораздо реже деньгами. Без этих подаяний, во многих местах, арестантам, особенно подсудимым, которые содержатся гораздо строже решеных, было бы слишком трудно. Подаяние религиозно делится арестантами поровну. Если недостанет на всех, то калачи разрезаются поровну, иногда даже на шесть частей, и каждый заключенный непременно получает себе свой кусок. Помню, как я в первый раз получил денежное подаяние. Это было скоро по прибытии моем в острог. Я возвращался с утренней работы один, с конвойным. Навстречу мне прошли мать и дочь, девочка лет десяти, хорошенькая, как ангельчик. Я уже видел их раз. Мать была солдатка, вдова. Ее муж, молодой солдат, был под судом и умер в госпитале, в арестантской палате, в то время, когда и я там лежал больной. Жена и дочь приходили к нему прощаться; обе ужасно плакали. Увидя меня, девочка закраснелась, пошептала что-то матери; та тотчас же остановилась, отыскала в узелке четверть копейки и дала ее девочке. Та бросилась бежать за мной… «На, “несчастный”, возьми Христа ради копеечку», – кричала она, забегая вперед меня и суя мне в руки монетку. Я взял ее копеечку, и девочка возвратилась к матери совершенно довольная. Эту копеечку я долго берег у себя.

II. Первые впечатления

Первый месяц и вообще начало моей острожной жизни живо представляются теперь моему воображению. Последующие мои острожные годы мелькают в воспоминании моем гораздо тусклее. Иные как будто совсем стушевались, слились между собою, оставив по себе одно цельное впечатление: тяжелое, однообразное, удушающее.

Но все, что я выжил в первые дни моей каторги, представляется мне теперь как будто вчера случившимся. Да так и должно быть.

Помню ясно, что с первого шагу в этой жизни поразило меня то, что я как будто и не нашел в ней ничего особенно поражающего, необыкновенного или, лучше сказать, неожиданного. Все это как будто и прежде мелькало передо мной в воображении, когда я, идя в Сибирь, старался угадать вперед мою долю. Но скоро бездна самых странных неожиданностей, самых чудовищных фактов начала останавливать меня почти на каждом шагу. И уже только впоследствии, уже довольно долго пожив в остроге, осмыслил я вполне всю исключительность, всю неожиданность такого существования и все более и более дивился на него. Признаюсь, что это удивление сопровождало меня во весь долгий срок моей каторги; я никогда не мог примириться с нею.

Первое впечатление мое, при поступлении в острог, вообще было самое отвратительное; но, несмотря на то, – странное дело! – мне показалось, что в остроге гораздо легче жить, чем я воображал себе дорогой. Арестанты, хоть и в кандалах, ходили свободно по всему острогу, ругались, пели песни, работали на себя, курили трубки, даже пили вино (хотя очень немногие), а по ночам иные заводили картеж. Самая работа, например, показалась мне вовсе не так тяжелою, каторжною, и только довольно долго спустя я догадался, что тягость и каторжность этой работы не столько в трудности и беспрерывности ее, сколько в том, что она – принужденная, обязательная, из-под палки. Мужик на воле работает, пожалуй, и несравненно больше, иногда даже и по ночам, особенно летом; но он работает на себя, работает с разумною целью, и ему несравненно легче, чем каторжному на вынужденной и совершенно для него бесполезной работе. Мне пришло раз на мысль, что если б захотели вполне раздавить, уничтожить человека, наказать его самым ужасным наказанием, так что самый страшный убийца содрогнулся бы от этого наказания и пугался его заранее, то стоило бы только придать работе характер совершенной, полнейшей бесполезности и бессмыслицы. Если теперешняя каторжная работа и безынтересна и скучна для каторжного, то сама в себе, как работа, она разумна: арестант делает кирпич, копает землю, штукатурит, строит; в работе этой есть смысл и цель. Каторжный работник иногда даже увлекается ею, хочет сработать ее ловчее, спорее, лучше. Но если б заставить его, например, переливать воду из одного ушата в другой, а из другого в первый, толочь песок, перетаскивать кучу земли с одного места на другое и обратно, – я думаю, арестант удавился бы через несколько дней или наделал бы тысячи преступлений, чтоб хоть умереть, да выйти из такого унижения, стыда и муки. Разумеется, такое наказание обратилось бы в пытку, в мщение, и было бы бессмысленно, потому что не достигало бы никакой разумной цели. Но так как часть такой пытки, бессмыслицы, унижения и стыда есть непременно и во всякой вынужденной работе, то и каторжная работа несравненно мучительнее всякой вольной, именно тем, что вынужденная.

Впрочем, я поступил в острог зимою, в декабре месяце, и еще не имел понятия о летней работе, впятеро тяжелейшей. Зимою же в нашей крепости казенных работ вообще было мало. Арестанты ходили на Иртыш ломать старые казенные барки, работали по мастерским, разгребали у казенных зданий снег, нанесенный буранами, обжигали и толкли алебастр и проч. и проч. Зимний день был короток, работа кончалась скоро, и весь наш люд возвращался в острог рано, где ему почти бы нечего было делать, если б не случалось кой-какой своей работы. Но собственной работой занималась, может быть, только треть арестантов; остальные же били баклуши, слонялись без нужды по всем казармам острога, ругались, заводили меж собой интриги, истории, напивались, если навертывались хоть какие-нибудь деньги; по ночам проигрывали в карты последнюю рубашку, и все это от тоски, от праздности, от нечего делать. Впоследствии я понял, что, кроме лишения свободы, кроме вынужденной работы, в каторжной жизни есть еще одна мука, чуть ли не сильнейшая, чем все другие. Это: вынужденное общее сожительство. Общее сожительство, конечно, есть и в других местах; но в острог-то приходят такие люди, что не всякому хотелось бы сживаться с ними, и я уверен, что всякий каторжный чувствовал эту муку, хотя, конечно, большею частью бессознательно.

Также и пища показалась мне довольно достаточною. Арестанты уверяли, что такой нет в арестантских ротах европейской России. Об этом я не берусь судить: я там не был. К тому же многие имели возможность иметь собственную пищу. Говядина стоила у нас грош за фунт, летом три копейки. Но собственную пищу заводили только те, у которых водились постоянные деньги; большинство же каторги ело казенную. Впрочем, арестанты, хвалясь своею пищею, говорили только про один хлеб и благословляли именно то, что хлеб у нас общий, а не выдается с весу. Последнее их ужасало: при выдаче с весу треть людей была бы голодная; в артели же всем доставало. Хлеб наш был как-то особенно вкусен и этим славился во всем городе. Приписывали это удачному устройству острожных печей. Щи же были очень неказисты. Они варились в общем котле, слегка заправлялись крупой и, особенно в будние дни, были жидкие, тощие. Меня ужаснуло в них огромное количество тараканов. Арестанты же не обращали на это никакого внимания.

Первые три дня я не ходил на работу, так поступали и со всяким новоприбывшим: давалось отдохнуть с дороги. Но на другой же день мне пришлось выйти из острога, чтоб перековаться. Кандалы мои были неформенные, кольчатые, «мелкозвон», как называли их арестанты. Они носились наружу. Форменные же острожные кандалы, приспособленные к работе, состояли не из колец, а из четырех железных прутьев, почти в палец толщиною, соединенных между собою тремя кольцами. Их должно было надевать под панталоны. К серединному кольцу привязывался ремень, который в свою очередь прикреплялся к поясному ремню, надевавшемуся прямо на рубашку.

Помню первое мое утро в казарме. В кордегардии у острожных ворот барабан пробил зорю, и минут через десять караульный унтер-офицер начал отпирать казармы. Стали просыпаться. При тусклом свете, от шестериковой сальной свечи, подымались арестанты, дрожа от холода, с своих нар. Большая часть была молчалива и угрюма со сна. Они зевали, потягивались и морщили свои клейменые лбы. Иные крестились, другие уже начинали вздорить. Духота была страшная. Свежий зимний воздух ворвался в дверь, как только ее отворили, и клубами пара понесся по казарме. У ведер с водой столпились арестанты; они по очереди брали ковш, набирали в рот воды и умывали себе руки и лицо изо рта. Вода заготовлялась с вечера парашником. Во всякой казарме по положению был один арестант, выбранный артелью, для прислуги в казарме. Он назывался парашником и не ходил на работу. Его занятие состояло в наблюдении за чистотой казармы, в мытье и в скоблении нар и полов, в приносе и выносе ночного ушата и в доставлении свежей воды в два ведра – утром для умывания, а днем для питья. Из-за ковша, который был один, начались немедленно ссоры.

– Куда лезешь, язевый лоб! – ворчал один угрюмый, высокий арестант, сухощавый и смуглый, с какими-то странными выпуклостями на своем бритом черепе, толкая другого, толстого и приземистого, с веселым и румяным лицом, – постой!

– Чего кричишь! За постой у нас деньги платят; сам проваливай! Ишь, монумент вытянулся. То есть никакой-то, братцы, в нем фортикультяпности нет.

«Фортикультяпность» произвела некоторый эффект: многие засмеялись. Того только и надо было веселому толстяку, который, очевидно, был в казарме чем-то вроде добровольного шута. Высокий арестант посмотрел на него с глубочайшим презрением.

– Бирюлина корова! – проговорил он как бы про себя, – ишь, отъелся на острожном чистяке! Рад, что к разговенью двенадцать поросят принесет.

Толстяк наконец рассердился.

– Да ты что за птица такая? – вскричал он вдруг, раскрасневшись.

– То и есть, что птица!

– Какая?

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.

Это бесплатный образец. Пожалуйста, приобретите полную версию книги, чтобы продолжить.